Легойда в.р. «верую, ибо абсурдно». к истории одной ложной цитаты

Верую ибо абсурдно

Тертуллиан критически относился к аллегорическому толкованию Писания. Он предпочитал буквальное понимание текста, даже если оно противоречило самым элементарным требованиям логики. Чем более абсурдно, с нашей точки зрения, утверждение Откровения, тем более глубокую тайну оно в себе скрывает и поэтому заслуживает большей веры. Тертуллиан: верую ибо абсурдно.

Церковь имеет преимущественное право на истину, потому что она является исторической преемницей ее святых основателей – апостолов, которые получили ее от Христа, а Христос – от Бога. С течением времени Тертуллиан, убедившийся в несоответствии официальной церкви его идеалу, выступил против нее за церковь чисто духовную, без иерархии, сблизился с сектой монтанистов, а в конце жизни создал свою собственную.

Истинность свидетельств души Тертуллиан видел в том, что они даны человеку природой, а природе в свою очередь самим Богом. Иначе, как можно было бы объяснить страх смерти, надежду на посмертное воздаяние, упование на Бога, страх перед ним. «Эти свидетельства души чем истиннее, тем проще, чем проще, тем доступнее, чем доступнее…, тем естественнее, а чем естественнее, тем божественнее». Душа старше книг и слов, а человек предшествует философу и поэту, поэтому к истине ближе простые, неискушенные, не развращенные языческой культурой люди.

Человек, как считал Тертуллан, есть единство души и тела, тело приводится душой в движение. При этом душа — тоже тело, но только тончайшее, оно как бы разлито по всему человеческому организму и придает ему форму. Душа, несмотря на свою телесность, бессмертна. При этом Тертуллиан также интересовался и вопросом о бессмертии человека в целом.

Современное ему общество Тертуллиан разделял на «лагерь дьявола» и «лагерь бога». Первый, язычество, связан с обладанием этим миром, почитает преходящие ценности и идет к погибели; второй, христианство, связан с непреходящими ценностями будущего потустороннего мира, конечное предназначение этого общества – вечное блаженство. История же понимается эсхатологически, то есть движется к концу света, Страшному суду.

Тертуллиан о единстве божественной и человеческой природы Христа

Тертуллиан особое внимание обращал на вопрос о единстве двух природ во Христе: божественной и человеческой. Он боролся против высказываний о том, что Христос никогда не рождался, не обладал плотью и не воскрес во плоти, так как хорошо понимал, что отрицание «человеческого» во Христе ведет к уничтожению христианской религии

Истину Христа Тертуллиан понимал как «нечто единое и верное»; ее надо принимать на веру, без всяких размышлений и доказательств. Тертуллиан был убежден, что божественное вне всяких сомнений превосходит мудрость мира сего. «Мудрость мира сего есть безумие перед богом» (апостол Павел).

И наоборот, Тертуллиан считал невозможным с точки зрения разума и логики, постичь, например, единство бога в трех лицах, непорочное зачатие, «чудеса», богочеловеческую природу Христа, смерть Христа, а затем воскресение во плоти. Только вера открывает божественную истину: реальность непостижимого, достоверность невероятного, несомненность невозможного.

Для Бога нет ничего невозможного. Истину надо искать, а, найдя, верить, а не мудрствовать. Тертуллиан писал: «Мы не нуждаемся в любознательности после Христа, не имеем нужды в исследовании после Евангелия», «Пусть любопытство уступит вере, пусть слава уступит спасению», «Не знать ничего против Правила веры – это значит знать все».

Верую ибо абсурдно

Тертуллиан критически относился к аллегорическому толкованию Писания. Он предпочитал буквальное понимание текста, даже если оно противоречило самым элементарным требованиям логики. Чем более абсурдно, с нашей точки зрения, утверждение Откровения, тем более глубокую тайну оно в себе скрывает и поэтому заслуживает большей веры. Тертуллиан: верую ибо абсурдно.

Церковь имеет преимущественное право на истину, потому что она является исторической преемницей ее святых основателей – апостолов, которые получили ее от Христа, а Христос – от Бога. С течением времени Тертуллиан, убедившийся в несоответствии официальной церкви его идеалу, выступил против нее за церковь чисто духовную, без иерархии, сблизился с сектой монтанистов, а в конце жизни создал свою собственную.

Истинность свидетельств души Тертуллиан видел в том, что они даны человеку природой, а природе в свою очередь самим Богом. Иначе, как можно было бы объяснить страх смерти, надежду на посмертное воздаяние, упование на Бога, страх перед ним. «Эти свидетельства души чем истиннее, тем проще, чем проще, тем доступнее, чем доступнее…, тем естественнее, а чем естественнее, тем божественнее». Душа старше книг и слов, а человек предшествует философу и поэту, поэтому к истине ближе простые, неискушенные, не развращенные языческой культурой люди.

Человек, как считал Тертуллан, есть единство души и тела, тело приводится душой в движение. При этом душа — тоже тело, но только тончайшее, оно как бы разлито по всему человеческому организму и придает ему форму. Душа, несмотря на свою телесность, бессмертна. При этом Тертуллиан также интересовался и вопросом о бессмертии человека в целом.

Современное ему общество Тертуллиан разделял на «лагерь дьявола» и «лагерь бога». Первый, язычество, связан с обладанием этим миром, почитает преходящие ценности и идет к погибели; второй, христианство, связан с непреходящими ценностями будущего потустороннего мира, конечное предназначение этого общества – вечное блаженство. История же понимается эсхатологически, то есть движется к концу света, Страшному суду.

Великие люди о Христе и о Вере

Книга сия называется Евангелием — и такова её вечно новая прелесть, что если мы, пресыщенные миром или удручённые унынием, случайно откроем её, то уже не в силах противиться её сладостному влечению». «Я думаю, что мы никогда не дадим народу ничего лучше Писания… Его вкус становится понятным, когда начинаешь читать Писание, потому что в нем находишь всю человеческую жизнь. Религия создала искусство и литературу; все, что было великого в самой глубокой древности, все находится в зависимости от этого религиозного чувства, присущего человеку так же, как и идея красоты вместе с идеей добра… Поэзия Библии особенно доступна для чистого воображения. Мои дети будут читать вместе со мною Библию в подлиннике… Библия — всемирна».

«Только Бог может заполнить вакуум в сердце каждого человека. Ничто из сотворённого человеком этот вакуум заполнить не может. Только Бог, Которого мы познаём через Иисуса Христа, заполняет эту пустоту»

«Познание Бога без познания своей греховности приводит к гордости. Познание своей греховности без познания Бога приводит к отчаянию. Познание же Иисуса Христа приводит на верный путь, так как в Нём находим мы Бога и свою греховность».

«Есть только три разряда людей. Одни обрели Бога и служат Ему, люди это разумны и счастливы. Другие не нашли и не ищут Его, эти безумны и несчастливы. Третьи не обрели, но ищут Его, эти люди разумны, но еще несчастливы».

«Земную науку надо понять, чтобы ее полюбить, а Божественную надо полюбить, чтобы понять ее».

«Владеем сокровищем, которому цены нет, и не только не заботимся о том, чтобы это почувствовать, но не знаем даже, где положили его. У хозяина спрашивают показать лучшую вещь в его доме, и сам хозяин не знает, где лежит она. Эта Церковь, которая, как целомудренная дева, сохранилась одна только от времен апостольских, в непорочной первоначальной чистоте своей, эта Церковь, которая вся с своими глубокими догматами и малейшими обрядами наружными как бы снесена прямо с Неба для русского народа, которая одна в силах разрешить все узлы недоумения и вопросы наши, которая может произвести неслыханное чудо в виду всей Европы, заставив у нас всякое сословье, званье и должность войти в их законные границы и пределы и, не изменив ничего в государстве, дать силу России изумить весь мир согласной стройностью того же самого организма, которым она доселе пугала, — и эта Церковь наша незнаема! И эту Церковь, созданную для жизни, мы до сих пор не ввели в нашу жизнь!»

«Не будьте мёртвыми душами, но живыми. Есть только одна дверь к жизни, и эта дверь — Иисус Христос»

«Христианство есть единственное убежище Русской земли от всех ее зол».

«Потомки в один прекрасный день от души посмеются над глупостью современных нам учёных-материалистов. Чем больше я изучаю природу, тем более изумляюсь неподражаемым делам Создателя».

«На протяжении тридцати пяти лет моей жизни я был в полном смысле слова нигилистом, не то, чтобы специалистом-революционером, но не верящим ни во что. Но пять лет тому назад ко мне пришла вера. Теперь я верю в доктрину об Иисусе Христе, и вся моя жизнь неожиданно совершенно изменилась… Жизнь и смерть перестали быть для меня злом, вместо безнадёжности и отчаяния, я теперь ощущаю радость и счастье, которых не сможет отнять у меня даже смерть».

«Евангелие я читал много и с любовью, по-славянски и в лютеровском переводе. Я читал без всякого руководства, не все понимал, но чувствовал искреннее и глубокое уважение к читаемому. В первой молодости моей я часто увлекался вольтерианизмом, любил иронию и насмешку, но не помню, чтоб когда-нибудь я взял в руки Евангелие с холодным чувством; во все возрасты, при разных событиях я возвращался к чтению Евангелия и всякий раз его содержание низводило мир и кротость на душу».

Вы здесь

• Главная
• По ком звонит колокол
• Верую ибо абсурдно

Календарь
Егор Холмогоров

Верую ибо абсурдно

Неверующие, маловерющие и просто пустобрехи очень любят смеяться над фразой Тертуллиана: «Credo quia absurdum est».

Мол, что за идиоты христиане, которые могут верить только в абсурд.

При этом, те же самые существа ухитряются верить гороскопам, бабе Ванге, сплетням на скамейке, шоу Малахова и данным опросов ВЦИОМ-а…

То есть тому, чему Тертуллиан никогда бы не поверил.

Эта фраза знаменитого христианского философа и ритора — на самом деле настоящий манифест подлинного христианского рационализма.

Веровать надо в то, что превышает разумение, в то, что абсурдно с точки зрения логики.

Всё остальное надо знать.

Христианская религия строится, с одной стороны, на точном знании.

В частности — знании о Боге.

Мы точно знаем, что Бог абсолютен, совершенен, вездесущ, вседоволен, чужд страданию, смерти, и всякому ничтожеству.

Это знание с христианами разделяет большинство религий и философских систем — от Платона до Гегеля и от Заратустры до Мухаммеда.

В Христианстве есть всё, что доступно человеческим существам знать о Боге — из постижения ли Его всемогущества в мире творений, или из Его собственного Откровения «в грозе и буре».

Однако, в отличие от многих других религий и систем христианство этим знанием не ограничивается.

В конечном счете оно строится все-таки не на знании, а на том самом абсурде, о котором говорит Тертуллиан.

Христианская вера покоится на двух парадоксах.

Один из этих парадоксов можно назвать онтологическим, второй — экзистенциальным.

Каждому из этих парадоксов посвящен великий христианский праздник — Рождество и Пасха.

И вот сегодня мы празднуем праздник первого парадокса — Рождество.

Как бесконечный и абсолютный Бог мог уместиться без остатка в крошечном существе — родившемся при столь жалких обстоятельствах, что не нашлось для него более достойного роддома, чем хлев?

Как Творец, Царь и Судия мира посмел (а наша логическая логика именно такова — «Да как он посмел») родиться в ничтожестве, убожестве и среди пастухов да каких-то сомнительных иностранцев, которые еще неизвестно были ли в самом деле царями…

Как он мог родиться среди презираемого всем миром иудейского народа, да еще и в момент высшего унижения этого народа — налоговой переписи?

Христианское учение о боговоплощении, с точки зрения «естественной теологии», религии в пределах только разума, это пример самого кощунственного абсурда.

Как можно помыслить о том, чтобы так унизить Абсолютный Дух, заставив его плакать на пеленках рядом с коровами и ослами?

В этот абсурд действительно можно только поверить — всей той силой веры, которая давала христианским мученикам способность без звука и без просьбы о пощаде перенести любые страдания.

Без веры внутри этого парадокса делать нечего.

С верой всё становится на свои места — и сразу понимаешь, что конечно же деяния совершенного Абсолюта просто немыслимо согласовывать с поврежденной и одномерной логикой падшего в грехопадении нашего разума.

Что это именно наша логика — категории которой не более чем подпорки для разбитого параличом первородного адамова ума, абсурдна по сравнению с логикой Абсолюта.

Что ни один трон и ни одно царство мира не были бы достойны вместить Царя Мира, того, Чье Царство не от мира сего.

Что для всесовершенного Владыки нет ничего более достойного, чем появиться в мире в кеносисе, в самоумалении.

Что, как поется в рождественской стихире, перепись, ставшая символом единоначалия над народами тогдашней ойкумены, была в то же время и символом упразднения многобожия и полновластия демонов под рукой Того, Кто родился под Вифлеемской звездой.

Христианство учит нас мыслить парадоксами — но не для того, чтобы посеять в нас недоверие к абсолютной истине, не для того, чтобы сбить прицел разума.

А напротив — для того, чтобы вывести наш разум из плена шизофренической одномерности, возродить в нем объемность мышления, которая суженному рассудку кажется абсурдом.

Это тот разумный свет, который освещает тьму нашего абсурдного маловерия пытающегося объяснить мир из паутины своих предрассудков.

И поэтому сегодня поем в рождественском тропаре: Рождество Твое, Христе Боже наш, воссия мирови свет разума…

Опубликовано: 08/01/2011

***

Конечно, для взглядов Тертуллиана весьма
характерна мысль о том, что разум, требующий доказательств,
философия, пытающаяся постичь истину, на самом деле только
всё запутывают и извращают… С этим тезисом, конечно, можно
и поспорить. В том числе и с христианских позиций. Те
мыслители эпохи поздней античности, которых церковная
традиция именует отцами Церкви, как раз и занимались
созданием философской и богословской системы, облекая в
броню рациональных рассуждений то, что содержалось в
символической форме в Евангелии. А наука и религия — это не
противоположные и соперничающие способы познания мира, а
разные. И в чем-то взаимодополняющие друг друга.

Однако речь сейчас не об этом споре, а о
знаменитой фразе. И тут все несколько по-иному: гораздо
глубже и серьезнее. Если, конечно, использовать не парафразу
в трактовке Луначарского, а читать самого Тертуллиана.

Парадокс: что на самом деле хотел сказать Тертуллиан

Христианство взорвало языческий мир невообразимыми, невероятными представлениями о Боге, человеке и их взаимоотношениях. Именно это хочет подчеркнуть Тертуллиан: идея крестной смерти, искупления грехов и воскресения настолько чужда и абсурдна для языческого мира, что представить себе таким Божественное Откровение язычник просто не может. Спустя много веков один мыслитель так выразит надчеловечность христианского откровения: «Бесчисленны и страшны сомнения мыслящего христианина; но все они побеждаются невозможностью изобрести Христа». Вот чего не понял и Вольтер в своем знаменитом: «Если бы Бога не было, Его надо было бы изобрести». Именно так – изобрести – в оригинале у французского вольнодумца («il faudrait l`inventer»). И именно это – изобретение Бога – есть вещь невозможная для христианского сознания, однако вызывающая восхищение у французского просветителя.

Невозможно, говорит Тертуллиан, представить себе, что Бог будет убит людьми. По все меркам – человеческим, языческим – это абсурдно, это стыдно. Однако этого потому и нельзя стыдиться, что христианство превосходит человеческие мерки. Потому что то, что стыдно в обыденной жизни, что невероятно с точки зрения мирской логики, может обернуться спасением для человечества. Как обернулся им Крест Христов – орудие самой позорной, самой стыдной казни в Римской империи. Казни на кресте, казни для рабов.

Безумно, подчеркивает Тертуллиан, поверить в то, что Бог мог умереть – ведь боги бессмертны. Однако Истинный Бог приходит к людям так, как ни один мудрец не может придумать: не в силе и славе Юпитера или Минервы, но в образе Страдальца. Вот почему это вполне вероятно: Бог приходит так, как хочет Он, а не так, как это придумывает человек, – сколь абсурдным и нелепым ни казался бы нам этот приход.

Невозможно, продолжает Тертуллиан, представить себе ни погребение Бога, ни Его воскресение. Но эта невозможность и есть самое сильное доказательство для веры. Не математическое доказательство для ума, не естественнонаучный факт, который лишает человека свободы выбора и для принятия которого необходим определенный уровень знаний и интеллекта. А потрясающее прикосновение к Тайне – без которой и вне которой нет никакой религии. Без которой и вне которой наша жизнь превращается в пустое существование, лишенное смысла и цели.

Евангельская история не придумана. Она не придумываема в принципе. Никакой изощренный человеческий разум не смог бы таким образом изобразить Бога, если хотел бы создать новую религию. Именно поэтому Ницше бунтовал: Бог не железною рукою наводит порядок, но действует любовью. И Сам есть Любовь. Именно поэтому Толстой придумал своего Христа, который, хотя и не приходит в силе и славе римского императора, но все равно остается – используя слова того же Ницше – «человеческим, слишком человеческим» вымыслом: бродячим проповедником, который учит подставлять одну щеку, когда бьют по другой. И который умирает на кресте. И все… И нет спасения, и снова мрак и тьма ада.

Христос приходит не как великий завоеватель и поработитель. Он приходит как Спаситель всего человечества. Он добровольно принимает на себя все бремя человеческой природы (кроме греха), умирает – чтобы воскреснуть. И Своим воскресением возвращает нам жизнь …

За несколько веков до Тертуллиана об этом же писал апостол Павел: «Ибо и Иудеи требуют чудес, и Еллины ищут мудрости; а мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие» (1-е Коринфянам 1:22-23). Иудеи требуют чудес – ждут Спасителя-мессию, который придет и, сбросив рабство римской империи, восстановит былое могущество царства Израилева. Эллины ищут мудрости – вслед за Платоном и иными великими умами античности, пытаются познать себя и Бога на путях интеллектуального поиска.

Мы же проповедуем Христа распятого – вот центр, смысл и содержание раннехристианской проповеди: Бог стал человеком, принял крестную смерть и на третий день воскрес. Ибо только так можно было исцелить искаженную грехом природу человека. Ибо только так можно было подарить нам – вновь, как в Эдеме – бессмертие, которого мы по своему желанию и по своему разуму лишились там же. Ибо только так приходит Бог – способом, невообразимым для человека. И потому верным.

Для иудеев это Откровение – соблазн, ведь Мессия не сбросил ига ненавистных римлян. Для эллинов – безумие, ибо боги бессмертны.

Для нас, христиан, это Путь, Истина и Жизнь. И Любовь. В Которой спасение. И это правда. Потому что этого «не может быть».

Апологетика Тертуллиана

Тертуллиан – в начале этого пути. Главной его задачей была защита (апология) христианства (и христиан) перед лицом чуждой ему господствующей языческой культуры. Основными темами философии Тертуллиана стали: проблема веры; место веры в жизни человека и общества; новое понимание истины, обоснование её критериев и способов познания; утверждение христианской нравственной системы ценностей; критика античной философии и языческой культуры в целом.

Тертуллиан одним из первых среди христианских философов начал отстаивать идею о том, что мир был сотворен богом из ничего. Тертуллиан мыслил Бога как творца, вечность, благость (ибо он сотворил мир). Бог един, как едина природа, им сотворенная, он есть дух, но этот дух телесен.

Парадокс: что на самом деле хотел сказать Тертуллиан

Христианство взорвало языческий мир
невообразимыми, невероятными представлениями о Боге,
человеке и их взаимоотношениях. Именно это хочет подчеркнуть
Тертуллиан: идея крестной смерти, искупления грехов и
воскресения настолько чужда и абсурдна для языческого мира,
что представить себе таким Божественное Откровение язычник
просто не может. Спустя много веков один мыслитель так
выразит надчеловечность христианского откровения:
«Бесчисленны и страшны сомнения мыслящего христианина; но
все они побеждаются невозможностью изобрести Христа». Вот
чего не понял и Вольтер в своем знаменитом: «Если бы Бога не
было, Его надо было бы изобрести». Именно так — изобрести —
в оригинале у французского вольнодумца («il faudrait
l`inventer»). И именно это — изобретение Бога — есть вещь
невозможная для христианского сознания, однако вызывающая
восхищение у французского просветителя.

Невозможно, говорит Тертуллиан, представить
себе, что Бог будет убит людьми. По все меркам —
человеческим, языческим — это абсурдно, это стыдно. Однако
этого потому и нельзя стыдиться, что христианство
превосходит человеческие мерки. Потому что то, что стыдно в
обыденной жизни, что невероятно с точки зрения мирской
логики, может обернуться спасением для человечества. Как
обернулся им Крест Христов — орудие самой позорной, самой
стыдной казни в Римской империи. Казни на кресте, казни для
рабов.

Безумно, подчеркивает Тертуллиан, поверить в
то, что Бог мог умереть — ведь боги бессмертны. Однако
Истинный Бог приходит к людям так, как ни один мудрец не
может придумать: не в силе и славе Юпитера или Минервы, но в
образе Страдальца. Вот почему это вполне вероятно: Бог
приходит так, как хочет Он, а не так, как это придумывает
человек, — сколь абсурдным и нелепым ни казался бы нам этот
приход.

Невозможно, продолжает Тертуллиан,
представить себе ни погребение Бога, ни Его воскресение. Но
эта невозможность и есть самое сильное доказательство для
веры. Не математическое доказательство для ума, не
естественнонаучный факт, который лишает человека свободы
выбора и для принятия которого необходим определенный
уровень знаний и интеллекта. А потрясающее прикосновение к
Тайне — без которой и вне которой нет никакой религии. Без
которой и вне которой наша жизнь превращается в пустое
существование, лишенное смысла и цели.

Евангельская история не придумана. Она не
придумываема в принципе. Никакой изощренный человеческий
разум не смог бы таким образом изобразить Бога, если хотел
бы создать новую религию. Именно поэтому Ницше бунтовал: Бог
не железною рукою наводит порядок, но действует любовью. И
Сам есть Любовь. Именно поэтому Толстой придумал своего
Христа, который, хотя и не приходит в силе и славе римского
императора, но все равно остается — используя слова того же
Ницше — «человеческим, слишком человеческим» вымыслом:
бродячим проповедником, который учит подставлять одну щеку,
когда бьют по другой. И который умирает на кресте. И все…
И нет спасения, и снова мрак и тьма ада.

Христос приходит не как великий завоеватель
и поработитель. Он приходит как Спаситель всего
человечества. Он добровольно принимает на себя все бремя
человеческой природы (кроме греха), умирает — чтобы
воскреснуть. И Своим воскресением возвращает нам жизнь …

За несколько веков до Тертуллиана об этом же
писал апостол Павел: «Ибо и Иудеи требуют чудес, и Еллины
ищут мудрости; а мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев
соблазн, а для Еллинов безумие» (1-е Коринфянам 1:22-23).
Иудеи требуют чудес — ждут Спасителя-мессию, который придет
и, сбросив рабство римской империи, восстановит былое
могущество царства Израилева. Эллины ищут мудрости — вслед
за Платоном и иными великими умами античности, пытаются
познать себя и Бога на путях интеллектуального поиска.

Мы же проповедуем Христа распятого — вот
центр, смысл и содержание раннехристианской проповеди: Бог
стал человеком, принял крестную смерть и на третий день
воскрес. Ибо только так можно было исцелить искаженную
грехом природу человека. Ибо только так можно было подарить
нам — вновь, как в Эдеме — бессмертие, которого мы по своему
желанию и по своему разуму лишились там же. Ибо только так
приходит Бог — способом, невообразимым для человека. И
потому верным.

Для иудеев это Откровение — соблазн, ведь
Мессия не сбросил ига ненавистных римлян. Для эллинов —
безумие, ибо боги бессмертны.

Для нас, христиан, это Путь, Истина и Жизнь.
И Любовь. В Которой спасение. И это правда. Потому что этого
«не может быть».

Владимир Легойда

Фома № 3 (26) 2005

Б

Блажен, кто верует, тепло ему на свете!

Цитата из комедии «Горе от ума» (1824 г.) русского писателя и дипломата Грибоедова Александра Сергеевича (1795 – 1829). Слова Александра Андреевича Чацкого (действие I, явление 7). София рассказывает Чацкому о том, как она ждала его, пока тот отсутствовал. На это Чацкий ответил фразой «Блажен, кто верует, тепло ему на свете!».

Бог дает крест и дает силу нести его

Цитата из романа «Анна Каренина» (1873 – 1877 гг.) русского писателя Толстого Льва Николаевича (1828 – 1910), часть II, глава XXXIV. Слова мадам Шталь, обращенные к князю.

Бог правду видит, да не скоро скажет

1) о том, что справедливость рано или поздно восторжествует 2) нередко справедливость восстанавливается с большим опозданием (русская пословица).

Бог уже потому мне необходим, что это единственное существо, которое можно вечно любить…

Цитата из романа «Бесы» (1872 г.) русского писателя Достоевского Фёдора Михайловича (1821 – 1881). Слова Степана Трофимовича Верховенского (учитель Николая Ставрогина), незадолго до его смерти (ч. 3 гл. 7, 2).

Бог хорош для народа

Цитата из романа «Отверженные» (1862 г.) французского писателя Виктора Гюго (1802 – 1885), в переводе Виноградова А. К. (1888 – 1946). Слова французского сенатора в споре с Епископом Мириелем (глава 8, книга 1, часть 1).

Большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа

Цитата из романа «Война и мир» (1863 – 1869 гг.) русского писателя Толстого Льва Николаевича (1828 – 1910), Том 3, часть I, VII. Слова французского императора Наполеона из разговора с русским посланником Александра I – Балашовым.

Мирозлобие

Прежде всего не следует путать мирозлобие и мизантропию. Мизантроп (человеконенавистник) — нелюдим, избегает общества, не слишком высокого мнения о людях, в том числе о самом себе; это недоброе, но пассивное, страдальческое отношение к миру, осознание его пороков и слабостей. Мирозлобие — это, напротив, эмоционально агрессивное отношение к миру, злорадство по поводу его бед и несчастий. Мирозлобец испытывает обиду и желание отмщения, и подпольный человек Достоевского — один из первых и ярчайших представителей этого типа.

Послушав телеведущего, который грозит превратить Америку в радиоактивную пыль, и геополитика, который призывает российскую армию оккупировать Европу и установить над ней власть русского царя, можно прийти к выводу, что

Это жажда абсолютной гегемонии над миром и стремление диктовать ему свою волю — или уничтожить его. Это безумная, иррациональная идея всевластия одной банды, приставившей к виску всего человечества ядерное дуло.

Константин Леонтьев в свое время изрек: «Россия родит Антихриста». Раньше думалось, что ему привиделся коммунизм и эта опасность уже позади. Но возможно, коммунизм был только прологом к той отчаянной панфобии, которая, по словам одного из ее лидеров, планирует «эсхатологический захват планетарной власти. Хитрый и жестокий захват». В катехизисе Евразийского союза молодежи записано: «Мы имперостроители новейшего типа и не согласны на меньшее, чем власть над миром. Поскольку мы — господа земли, мы дети и внуки господ земли. Нам поклонялись народы и страны»… Выбор прост: если человечество не согласится стать кастовым и «евразийским», то лучше ему сгореть в ядерном огне. Раньше казалось, что это книжные, романтические бредни. Между тем главный теоретик евразийства, профессор Академии Генштаба, уже давно наставляет в этом духе своих «студентов». Так что ядерное оружие и воспаленная мысль безумца могут соединиться и впрямь превратить мир в радиоактивную пыль.

Связь экзистенции и злобы глубоко прослежена у Достоевского. Вот как начинаются «Записки из подполья»: «Я человек больной… Я злой человек. Непривлекательный я человек. Нет-с, я не хочу лечиться со злости. Вот этого, наверно, не изволите понимать… Я лучше всякого знаю, что всем этим я единственно только себе поврежу и никому больше. Но все-таки если я не лечусь, так это со злости».

Подпольный человек не хочет лечиться, потому что любое осмысленное, рациональное, созидательное действие вызывает в нем отвращение, приступ ярости и обиды. Если речь идет о больном общественном организме, то он отвергает всякое лечение, потому что злоба его направлена и на само здоровье. Бороться за возвращение к жизни, за здоровую экономику, здоровое государство, умный парламент, свободные выборы — это признать свое поражение. Уж если я умираю, значит, сама смерть права. «Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить». Подпольный человек прекрасно понимает, что и сам он, со своим чайником и чашкой, провалится вслед за миром, — и все-таки предпочтет чаепитие мироспасению.

Истребление середины

В отечественной истории уже был такой экзистенциальный вызов, брошенный всему миру и законам цивилизации. Но тогда эта фантазия, раздраженная «даже до сумасшествия», облекалась в формы псевдорациональные и наукообразные: материалистический базис, борьба классов, социалистическая революция, диктатура пролетариата… Потребовались десятилетия, чтобы обнаружилась фантасмагоричность всего этого проекта, за которым стояла всего лишь упрямая воля к власти: жить не как все, отбросить к черту диктатуру здравого смысла и экономическую целесообразность и поставить на их место диктатуру своеволия. Но галлюцинация этих законов «исторического и диалектического материализма» была столь правдоподобна, что сумела увлечь едва ли не половину человечества на путь построения «научного коммунизма». Тогда еще верилось в идеалы интернационализма, братства, свободы, равенства — и приносились им великие жертвы. Но становилось все яснее, что движут этим великим историческим переломом не идеалы, а злоба и ненависть одних, страх и малодушие других. Чуткий свидетель эпохи Михаил Пришвин писал в своем Дневнике 1930 г.:

«24 января. Иной совестливый человек ныне содрогается от мысли, которая навязывается ему теперь повседневно: что самое невероятное преступление, ложь, обманы самые наглые, систематическое насилие над личностью человека — все это может не только оставаться безнаказанным, но даже быть неплохим рычагом истории, будущего».

Ненависть как рычаг истории… Причем, по наблюдению Пришвина, самую лютую ненависть вызывают именно те, кто с рациональной точки зрения наиболее полезен для развития общества.

«6 февраля. Кулаки. Долго не понимал значения ожесточенной травли «кулаков» и ненависти к ним в то время, когда государственная власть, можно сказать, испепелила все их достояние. Теперь только ясно понял причину злости: все они даровитые люди и единственные организаторы прежнего производства, которыми до сих пор, через 12 лет, мы живем в значительной степени».

Богатых и сильных поневоле уважают, с бедных и слабых что взять… Извечная ненависть поляризованного общества к любому центризму.

Но есть и колоссальное различие. Тогда эта магма всенародной злобы канализировалсь по специально проложенным для нее идеологическим руслам. Имитировалось научное мировоззрение, «передовые идеалы» — и злоба разжигалась во имя высших целей освобождения трудового человечества и создания царства изобилия. Сейчас по большому счету уже и не нужны никакие мотивации — достаточно чистых эмоций. Злоба очищается от всяких рациональных примесей и направляется на самый близкий, братский народ. Это, действительно, радикальный эксперимент по возгонке злобы: она приобретает новый вкус — сладострастия, упоения самим состоянием ненависти.