Что такое блокада ленинграда: для детей

«Она каждый день рано-рано вставала и ходила вокруг дома с иконой»

Из воспоминаний Тамары Романовны Карповой: «Когда мужчины ушли на войну, мы остались живы только благодаря нашей крестной. Мама потом говорила: «Если бы не Клавдия, я бы закрыла глаза и уши и убежала, только чтобы вас не слышать из-за того, что вы все время плакали от голода». Мы с Юрой были терпеливые, а Люба постоянно кричала: «Дай-дай-дай-дай!». Я до сих пор помню, как ползала по грязному полу и собирала грязь, думая, что это хлеб.

Голод приводил многих людей к безумию. После одного из случаев, когда у соседей умер мужчина, его вынесли в общий коридор, и потом он пропал, мама перестала оставлять нас одних. Оказалось, что эти самые соседи начали его есть. Началось людоедство, и одна женщина даже рассказала маме, что нас, детей, тоже хотели украсть и съесть.

Помню, как над городом висели большие серые аэростаты, хорошо помню развалины, железные ежи и прожекторы. Однажды мама рассказывала, как в Ленинграде встретила двоих немцев, они шли за нами и разговаривали по-немецки. Ей пришлось подхватить нас и как можно скорее убежать, чтобы не быть убитыми.

Рядом с нашим домом стояла дальнобойная пушка, которая сбивала самолеты, поэтому всегда было шумно. Как только самолет приближался, мы прятались в угол, чтобы нас не достало осколками. Стекла выбило после первой бомбежки, вместо них была фанера. Мама вспоминала позже, что наш дом не разбомбили потому, что за нас постоянно молилась одна жительница. «Была женщина-молдаванка, она каждый день рано-рано вставала и ходила вокруг дома с иконой, все молилась, молилась. Наверное, только ее молитва и уберегла наш дом», – рассказывала мама».

«Люди теряли разум от голода»

Конечно, голод – это страшное дело. В детских садах и детдомах хоть как-то кормили, а дети, которые жили дома, с семьями, часто просто умирали.

Ели все, что было: делали лепешки из лебеды и подорожника. В хлебе, который нам давали в пайках, по 125 граммов, была даже целлюлоза и всякая другая гадость.

Люди ели людей – и такое было. Мама мне говорила: вечером лучше не выходить. А детей вообще нельзя было отпускать. 665 человек расстреляли за каннибализм – эта информация есть и в документах. Убивали, варили и ели. Один из наших блокадников рассказывал историю про чьего-то родственника. Его дети умирали с голоду, и вот он убил кого-то, сварил и принес им. Потом он на этой почве просто свихнулся, пошел и сдался.

Люди теряли разум от голода и дистрофии. Ничего не было в голове, кроме того, чтобы что-то съесть, а есть было нечего. В 1942 году хоронили тысячу человек в день. Тысячу – в день! Можете себе представить, сколько людей погибло… Как пишут в разных источниках, до блокады в Ленинграде было 3 миллиона 200 тысяч человек, а когда блокада кончилась – 700 тысяч…

Ледовая железная дорога

Успешные перевозки по Ладоге зимой 1941-1942 годов позволили запланировать строительство не только автомобильной, но и ледовой железной дороги второй блокадной зимой.

Оригиналы фотографий находятся в Центральном государственном архиве кинофотофонодокументов Санкт-Петербурга

Идея состояла в том, чтобы возвести очень длинный железнодорожный мост, который позволил бы не только перевозить гораздо больше грузов в блокадный город, но и делать это в любую погоду и при любой толщине льда. Дорога должна была соединить станцию Кобона на восточной стороне Ладоги со станцией Ладожское озеро на западном. Одновременно строилось два пути – узкоколейной и обычной ширины. За 20 дней предполагалось построить 24 километра. К 6 декабря 1942 года в этом строительстве участвовало 5 350 человек.

Оригиналы фотографий находятся в Центральном государственном архиве кинофотофонодокументов Санкт-Петербурга

Но вмешалась погода. Осень и начало зимы были теплыми, озеро штормило. Под непрерывными бомбежками приготовленные для забивки в лед сваи раскидывало и уносило в озеро. 7 декабря начали забивку первой партии свай. Отрывались льдины, гибли люди. Большую часть работников составляли женщины и девушки 16-18 лет. В обледенелых ватниках, с задубевшими руками: «Мы жили в палатках и в землянках. Работали круглосуточно. Самое тяжелое было – продолбить во льду лунки под сваи. Мы сами часто ко льду примерзали. Так, что если надо было подвинуться по ходу лунки – то иногда валенки там оставляли. Главный инструмент был один – лом», – вспоминала одна из них.

Оригиналы фотографий находятся в Центральном государственном архиве кинофотофонодокументов Санкт-Петербурга

К середине января 1943 года было забито 23 тысячи свай, проложено 15 километров рельсовых путей, по которым уже ходили рабочие поезда. В третьей декаде января должно было начаться грузовое движение по дороге. Но 18 января на восточной окраине рабочего поселка №1 произошла первая встреча частей Ленинградского и Волховского фронтов. К концу дня 18 января южное побережье Ладожского озера было освобождено от противника, и через создавшийся коридор шириной 8-11 километров Ленинград получил сухопутную связь со страной. Блокада города была прорвана. По этому коридору проложили пути, снятые со льда Ладоги. Так появилась железная «Дорога Жизни». Она простреливалась врагом насквозь. Поэтому машинисты поездов называли ее «Дорогой смерти».

Заключенные облизывали пол, пытаясь добыть воду:

боль и ужасные эксперименты в концлагере Дахау

В 1941 году Ленинград не был подготовлен к длительной осаде. Два с половиной миллиона гражданского населения, дворцы, парки, музеи, театры. Но за 900 дней блокады он стал городом-крепостью. Только на «Дорогу Жизни» в отдельные смены выходило до 20 тыс. человек. За весь период действия Ладожской коммуникации, с начала блокады и до 30 марта 1943 года, когда растаяла вторая ледовая дорога, в Ленинград прибыло полтора миллиона тонн грузов. Из города эвакуировали более миллиона человек.

Детский вклад в освобождение Ленинграда от блокады. Ансамбль А.Е.Обранта

Во все времена нет большего горя, чем страдающий ребёнок. Блокадные дети — особая тема. Рано повзрослевшие, не по-детски серьёзные и мудрые они изо всех своих сил наравне со взрослыми приближали победу. Дети-герои, каждая судьба которых — горький отзвук тех страшных дней. Детский танцевальный ансамбль А.Е. Обранта — особая пронзительная нота блокадного города. В первую зиму блокады Ленинграда много детей было эвакуировано, но несмотря на это по разным причинам в городе оставалось ещё много детей. Дворец пионеров, расположенный в знаменитом Аничковом дворце, с началом войны перешёл на военное положение. Надо сказать, что за 3 года до начала войны на базе Дворца пионеров был создан Ансамбль песни и танца. В конце первой блокадной зимы оставшиеся педагоги пытались найти в осаждённом городе своих воспитанников, и из оставшихся в городе ребят балетмейстер А.Е.Обрант создал танцевальный коллектив. Страшно даже представить себе и сопоставить страшные блокадные дни и довоенные танцы! Но тем не менее ансамбль родился. Сначала ребят пришлось восстанавливать от истощения, только потом они смогли приступить к репетициям. Однако уже в марте 1942 года состоялось первое выступление коллектива. Бойцы, успевшие повидать многое, не могли сдержать слёз, глядя на этих мужественных детей. Помните, сколько длилась блокада Ленинграда? Так вот за это немалое время ансамбль дал около 3000 концертов. Где только не пришлось выступать ребятам: часто концерты приходилось заканчивать в бомбоубежище, так как по несколько раз за вечер выступления прерывались воздушными тревогами, бывало, юные танцоры выступали в нескольких километрах от передовой, а чтобы не привлекать врага лишним шумом, танцевали без музыки, а полы застилали сеном. Сильные духом, они поддерживали и вдохновляли наших солдат, вклад этого коллектива в освобождение города трудно переоценить. Позже ребята были награждены медалями «За оборону Ленинграда».

«Жить, если выдержит сердце»

Из дневника Марии Васильевны Васильевой (родилась в 1892 году, дата смерти неизвестна). Вела подневные записи на листах настольного календаря с 21 марта 1943 года по 5 мая 1944 года. Ее записи были обнаружены неизвестным лицом (возможно, поселившимся позднее в квартире блокадницы) и аккуратно переписаны в тетрадь. Мария Васильевна работала медсестрой в больнице при Пролетарском и Октябрьском заводах Дорсанотдела Октябрьской железной дороги Володарского района на суточных дежурствах, а в дневное время – в детском саду № 49 Смольнинского района, и при необходимости – в подшефном детскому саду госпитале.

27/I–44 г. Четверг. Письма нет. В 7 ч. вечера объявили, что с 27/I разрешено движение по улицам до 1 ч. ночи. Ясно! Что-то будет. И действительно в 19 ч. объявили об уничтожении блокады. Немцы кругом отогнаны на 65–100 километров. Будет салют 24-мя залпами из 30 орудий. Мы все побежали на улицу. Я с Еленой Николаевной бежала бегом до Московского вокзала. Весь Невский залит огнем: фейерверк, снопы зеленых и красных звезд сыпались на нашу землю. Слезы сами бежали из глаз. Я забежала к Зое, в госпиталь. К госпиталю только что подошел автобус с ранеными.

Хлеб­ные кар­точ­ки

Кар­точ­ка в бло­кад­ном Ле­нин­гра­де — глав­ный до­ку­мент, ко­то­рый да­вал пра­во ку­пить про­дук­ты по го­су­дарс­твен­ным це­нам. На листе бу­ма­ги с от­пе­ча­тан­ны­ми та­ло­на­ми бы­ло ука­за­но, сколь­ко грам­мов и ка­ких про­дук­тов мож­но по ним по­лу­чить.

В и­юле 1941 го­да по­яв­ле­ние кар­то­чек не выз­ва­ло па­ни­ки: иног­да хлеб по нор­ме не вы­ку­пал­ся пол­ностью. Кру­пы́ в за­ви­си­мос­ти от со­ци­аль­но­го ста­ту­са по­ла­га­лось тог­да от 1 до 2 ки­лог­рам­мов в ме­сяц, мя­са — от 600 грам­мов до 2,2 ки­ло­грам­ма. Од­на­ко сим­во­лом бло­ка­ды ста­ла хлеб­ная кар­точ­ка с нор­мой хле­ба для иж­ди­вен­цев (не­ра­бо­та­ющих граж­дан), слу­жа­щих и де­тей до 12 лет — 125 грам­мов в день. Та­кой нор­ма­тив был ус­та­нов­лен уже 20 но­яб­ря 1941 го­да, че­рез пол­то­ра ме­ся­ца пос­ле на­ча­ла бло­ка­ды. До ян­ва­ря 1942 го­да месячная нор­ма вы­да­чи жи­ров для ра­бо­чих и ин­же­нер­но-тех­ни­чес­ких ра­бот­ни­ков (ИТР) сос­тав­ля­ла 600 грам­мов, для слу­жа­щих — 250 грам­мов, для иж­ди­вен­цев — 200 грам­­мов; са­ха­ра и кон­ди­тер­ских из­де­лий ра­бочим и ИТР в месяц по­ла­га­лось выда­вать 1,5 ки­лог­рам­ма, слу­жа­щим — 1 ки­лог­рамм, иж­ди­вен­цам — 800 грам­мов, а де­тям до 12 лет — 1,2 ки­лог­рам­ма.

Вы­дачу про­дук­тов по кар­точ­кам ста­ли за­дер­жи­вать уже в ок­тяб­ре 1941 го­да. В кон­це но­яб­ря на­ча­лась па­ни­ка, по­тому что в ма­га­зи­нах не­воз­мож­но бы­ло ку­пить ни жи­ров, ни мя­са. В ян­ва­ре 1942 го­да воз­ник­ли пе­ре­бои с хле­бом. Из-за от­сутс­твия во­ды прек­ра­ти­ли ра­бо­тать хле­бо­за­во­ды. Оче­ре­ди за хле­бом рас­тя­ну­лись на нес­коль­ко су­ток, хлеб на­ча­ли вы­да­вать му­кой. «По­лу­ча­ет че­ло­век му­ку, са­дит­ся, по­то­му что от ус­та­лос­ти ид­ти… не мо­жет, и хва­та­ет из ме­шоч­ка эту му­ку и пря­мо ее ест…» — вспо­ми­нал ле­нин­гра­дец Алек­сандр Ти­хо­нов. 

Кар­точ­ная сис­те­ма час­то пред­по­ла­га­ла за­ме­ны од­них про­дук­тов на дру­гие: вмес­то са­хара на те же та­лоны мож­но бы­ло по­лучить кон­ди­тер­ские из­де­лия или ка­као, вмес­то мас­ла — жир или да­же се­лед­ку.

«До сих пор не могу рассыпать ни крошки хлеба»

Нина Давыдовна Хандрос, 84 года

Хандрос – фамилия моего мужа, моя девичья фамилия – Карасик. Я 1934 года рождения. Когда началась война, мне было семь лет. Мы жили в Озерках, у нас был там свой дом, поэтому нам было немножко проще. Например, у нас был колодец, и, когда у многих не было воды, мы могли растапливать снег. Большим подспорьем еще была кора на деревьях. В пищу шло все, разобраны были все заборы. Конечно, все это было ужасно: бесконечные воронки, бесконечные снаряды…

Семья у нас была из четырех человек: мама с папой, сестренка младше меня, 1938 года, и я. Мы с сестрой сразу же научились понимать время на часах. Полинка еще не понимала, сколько времени, но она точно знала, что если большая и маленькая стрелки находятся в определенном положении, то скоро уже дадут что-нибудь покушать. Чувство голода было, конечно, изнурительным.

С тех пор прошло столько лет, но у меня и сейчас, как только я об этом подумаю, идет слюноотделение – на что, как вы думаете? На жмых! Простой жмых, которым кормят коров, его еще называют «макуха». Когда я потом с ребятами работала в трудовых лагерях, просила у агрономов: «Принесите мне кусочек жмыха попробовать». Когда мама клала нам кусочек жмыха на язык, и мы его сосали, это было такое наслаждение, такое лакомство!

Хлеб нам, конечно, давали, но это была такая малость – эти 125 грамм… Помню, когда мы с папой уже были в эвакуации, мы жили в глухой деревне Пуксиб в Коми-Пермяцком округе. Папа устроился продавцом – продавал хлеб. И как-то раз он мне взвесил ломтик хлеба и сказал: «Вот твои 125 грамм». Но в Ленинграде это были не те 125 грамм; это был такой комочек, который по объему был гораздо меньше. Тем не менее, это был хлеб. Вы не поверите, но вот до сих пор, даже если мне уже не хочется есть, я не могу себе позволить рассыпать ни крошки хлеба. Я их обязательно сметаю в ладошку и просто не могу выбросить. Стараюсь всегда доедать до конца, но если уже приходится какие-то остатки еды смывать, выбрасывать, смотрю на них и думаю: «Вот если бы такое в ТО время было, хоть маленький кусочек…». Это уже блокадный синдром называется.

Пайки делили на небольшие порции, каждому выдавали по несколько раз в день, по часам, чтобы хоть как-то поддерживать организм. У многих к этому был очень деловой подход. А дети тоже поступали удивительно. Некоторые говорили так: «Знаешь, мама, доктор сказала, что если с тобой мы будем не поровну есть, то с кем-нибудь из нас что-то случится».  Но, конечно, были и люди, которые брали себе больше, чем положено, отнимали чужое – и такое было. Случаи людоедства тоже имели место, но все-таки в подавляющем большинстве люди не ели друг друга. Понимаете, наступал какой-то звериный инстинкт: люди теряли человеческий облик в этом исступленном желании поесть.

В четыре года – как старик

«Когда началась блокада, мне было четыре года, – вспоминает Юрий Александрович. – Помню звуки разрывов бомб: как по железной бочке молотком бьют. И в небе аэростаты и вспышки от снарядов, как запятые.

Ещё до блокады мама пыталась нас эвакуировать из города. Поез­дом детвору, и меня с сестрёнкой, без родителей отправили под Старую Руссу. До сих пор перед глазами окно поезда, и прямо по окнам фашистский самолёт строчил из пулемёта. Я даже не понял, что происходит, только смотрел на этот самолёт и слышал треск выстрелов. Тогда очень много детей погибло. Фашисты перерезали дорогу, и нас вернули назад, к родителям.

Статья по теме

Мир в имени моём. Пережив войну и блокаду, она знает цену хлеба и тишины

Муж другой соседки, тёти Зины, привёз с фронта вещмешок сухарей, так она с голоду набросилась на них и объелась, а потом ей стало плохо, она словно обезумела. Соседки пытались ей помочь, а она рычала и бросалась на них…

«Тот кусочек хлеба мне не забыть». Блокада Ленинграда лишила её детства
Подробнее

Мать рассказывала, что во время блокады случался и каннибализм. На улицах ей приходилось видеть трупы с вырезанными мягкими частями тела. А нам с сестрой мама однажды скормила соседского кота. За эту зиму я переболел всеми болезнями: коклюш, дизентерия, но выжил».

Сохранилось в памяти Юрия и бомбоубежище. Сначала при воздушной тревоге дети с мамой спускались туда, а потом уже сил не было. При бомбёжке мать выводила Юру и Свету на лестничную площадку и закрывала собой.

Дорога Жизни — пульс осаждённого города

С первых дней блокады своё опасное и героическое дело начала Дорога Жизни — пульс блокадного Ленинграда. Летом — водный, а зимой — ледовый путь, соединяющий Ленинград с «большой землёй» по Ладожскому озеру. 12 сентября 1941 года в город по этому пути пришли первые баржи с продовольствием, и до поздней осени, пока штормы не сделали судоходство невозможным, по Дороге Жизни шли баржи. Каждый их рейс был подвигом — вражеская авиация беспрестанно совершала свои бандитские налёты, погодные условия часто тоже были не на руку морякам — баржи продолжали свои рейсы даже поздней осенью, до самого появления льда, когда навигация уже в принципе невозможна. 20 ноября на лёд Ладожского озера спустился первый конно-санный обоз. Чуть позже по ледовой Дороге Жизни пошли грузовики. Лёд был очень тонким, несмотря на то, что грузовик вёз только 2-3 мешка с продовольствием, лёд проламывался, и нередки были случаи, когда грузовики тонули. С риском для жизни водители продолжали свои смертельно опасные рейсы до самой весны. Военно-автомобильная дорога № 101, как назвали эту трассу, позволила увеличить хлебный паёк и эвакуировать большое количество людей. Оборвать эту нить, связывающую блокадный город со страной, немцы стремились постоянно, но благодаря мужеству и силе духа ленинградцев, Дорога Жизни жила сама и дарила жизнь великому городу.Значение Ладожской трассы огромно, она спасла тысячи жизней. Теперь на берегу Ладожского озера находится музей «Дорога жизни».

Плыли через Ладогу на баржах, одну разбомбило

В 1942 году оказалось, что надо покинуть город. По-прежнему работала одна мама, было очень трудно со снабжением. Нам, детям, не дали карточки на следующий месяц. Сказали, что нужно уезжать. Мы не хотели, потому что бабушка упала и сломала шейку бедра.

Как это случилось? Станцию разбомбили, и люди ходили за водой на Неву, но это было очень далеко. Бабушка пошла за водой в подвал какого-то дома и, когда стала подниматься, упала. Все воду проливали, ступеньки сильно заледенели, вот она и поскользнулась. Но успела еще принести ведро воды домой, а потом легла и не вставала.

Маму не отпустили. Работников было мало, а она занималась важными делами, обслуживала большие заводы. Мама понимала, что нужно, чтобы кто-то согласился меня взять. Ее не пускают, а я одна буду сидеть? Потом уже в соседних комнатах поселились две женщины, но в блокаду квартира стояла пустая.

Фильм-катастрофа «Спасти Ленинград». А был ли хэппи-энд

Дети не очень понимают, что будет дальше. Мы просто слушались. Сказали одеваться — мы одевались. Дел много надо было сделать: вещи собирать, документы оформлять. Это все мимо нас проходило, во взрослых жизнях.

Меня взяли тетя и бабушка. Мама посадила в машину, и мы поехали. Вот тебе и все провожание. Тут не до этого было, знаете, как провожают: руками машут… Главное было — Ладожское озеро переплыть. Холодно, но безо льда, мы шли на барже, все они были полны людей. Самолеты летали, бомбили. Это очень страшно. Тетка нас маленьких — у нее была дочка старше меня и мальчик 1940 года рождения — прижала к себе, чтобы мы ничего этого не видели. Мне рассказывали, что впереди шла баржа и ее разбомбило, все люди пошли под воду.

Потом нас покормили и опять посадили на машину — до железной дороги. Товарными вагонами прицепляли, отцепляли, дорога очень тяжелая, до Челябинска мы ехали около месяца. Туда и в Свердловск переехал Ижорский завод. Мамин родной брат переехал с нами, нам опять дали комнату. Комната метров 15, нас там жило девять человек. Бабушка из-за своей ноги никуда не выходила. Оставалась с нами.

Почта тогда работала, мы все время писали друг другу. Хотя шло все очень долго. Мама не могла писать, что ей плохо, что стреляли, что есть нечего, что одна… Но ей было спокойно, что мы все вместе, худо-бедно, но бомбы не падают на голову, и это уже хорошо.

Мама всю блокаду прожила в Ленинграде. Одна, в пустой квартире. Она была сильной женщиной и никогда ничего не рассказывала. Родилась в 1908-м и умерла на 95-м году жизни. Блокадники мужественные люди, закаленные.

Старо-Невский проспект, блокадное фото, место рядом с Мытнинской улицей

Дорога Жизни — пульс осаждённого города

С первых дней блокады своё опасное и героическое дело начала Дорога Жизни — пульс блокадного Ленинграда. Летом — водный, а зимой — ледовый путь, соединяющий Ленинград с «большой землёй» по Ладожскому озеру. 12 сентября 1941 года в город по этому пути пришли первые баржи с продовольствием, и до поздней осени, пока штормы не сделали судоходство невозможным, по Дороге Жизни шли баржи. Каждый их рейс был подвигом — вражеская авиация беспрестанно совершала свои бандитские налёты, погодные условия часто тоже были не на руку морякам — баржи продолжали свои рейсы даже поздней осенью, до самого появления льда, когда навигация уже в принципе невозможна. 20 ноября на лёд Ладожского озера спустился первый конно-санный обоз. Чуть позже по ледовой Дороге Жизни пошли грузовики. Лёд был очень тонким, несмотря на то, что грузовик вёз только 2-3 мешка с продовольствием, лёд проламывался, и нередки были случаи, когда грузовики тонули. С риском для жизни водители продолжали свои смертельно опасные рейсы до самой весны. Военно-автомобильная дорога № 101, как назвали эту трассу, позволила увеличить хлебный паёк и эвакуировать большое количество людей. Оборвать эту нить, связывающую блокадный город со страной, немцы стремились постоянно, но благодаря мужеству и силе духа ленинградцев, Дорога Жизни жила сама и дарила жизнь великому городу.
Значение Ладожской трассы огромно, она спасла тысячи жизней. Теперь на берегу Ладожского озера находится музей «Дорога жизни».

Таня Вассоевич, 13 лет

Таня Вассоевич, как и Юра Рябинкин, начала вести записи в день нападения Германии на Советский Союз. Семья школьницы жила на 6-й линии Васильевского острова, в доме №39. Когда началась война, отец Тани, Николай Брониславович, был далеко от дома – он отправился в геологическую экспедицию. Таня осталась в Ленинграде с мамой, Ксенией Платоновной, и 15-летним братом Володей.

Вот некоторые строки из ее дневника:

«22 июня 1941 года. В 12 часов дня объявили, что началась война. По радио выступал т. Молотов с речью. Мама плакала. Я улыбалась. (…)

23.VII. К нам пришла управдом и сказала: «Срочно собирайтесь, через час вы поедете на трудработы в Красное село». Я и Вова собрались и вышли к воротам. (…) Я только развязала рюкзак и вынула бутылку кефира, как что-то тихо загудело и люди закричали, что тревога. Я стала собирать вещи не очень-то спеша, как делала это в Ленинграде во время тревоги. И вдруг над головой зажужжали немецкие самолёты и где-то рядом забабахало. Это были первые залпы в моей жизни, и я очень испугалась. (…) До сих пор не знаю, были ли это бомбы или зенитки, но что-то так громко бабахало, и казалось, еще ближе, ближе и вот разорвётся над нами. Но вот стало утихать, и потом совсем стало тихо. Мы поднялись из канавы бледные, все в пыли. (…) Опять залпы. Мы бежали к парку, а военные, стоявшие на карауле по дороге, указывали нам путь, смеялись и говорили: «Ничего, привыкнете!» (…)

Первым умер брат Володя: его не стало в январе 1942 года. Несмотря на то, что Тане было всего 13 лет, она сама занималась организацией похорон – маме уже не позволяло здоровье. Спустя месяц не стало и Ксении Платоновны.

Тане не сразу удалось устроить вторые похороны, и тело матери еще девять дней лежало в квартире. В конце концов, благодаря сердобольному сторожу Худякову Тане удалось похоронить мать на Смоленском кладбище. В своем дневнике девочка нарисовала карту кладбища и схему расположения могил: она надеялась, что, если сможет выжить, обязательно найдет маму с братом и установит на могилах памятники. При этом описывая все, что было связано с датами смерти и захоронения близких, Таня использовала особый шифр, который придумала сама. Она знала, что похоронила родных полулегально, так как Смоленское кладбище было закрытым. Кроме того, вся пережитая боль, связанная с утратой и похоронами, была для нее слишком личной и сокровенной.

Фото: ТАСС / Христофоров Валерий

«(…) Страницы склеены, чтоб никто не видел самого сокровенного. На похоронах были тетя Люся, Гросс-мама, я и Толя Таквелин – Вовин лучший друг и одноклассник. Толя плакал – это растрогало меня больше всего. (…) Вова и мама похоронены в настоящих гробах, которые я покупала на Среднем проспекте у второй линии за хлеб. Худяков вырыл за крупу и хлеб. Он хороший и взял с меня, что у меня было и не ругался и был добр ко мне. (…)

Я стояла в комнате у печки отвернувшись и не плакала, мне было страшно. Я не понимала, не верила… я никогда в жизни не видела близко мертвого человека.

Мороз. Яркое солнце. Я иду в детскую больницу на 3-й линии. Взять свидетельство о смерти. Я в Вовиной шубе. (…) Гл. врач находит картотеку Владимира Вассоевича и крупными буквами поперек выводит УМЕР. (…)»

Блокаду Таня Вассоевич пережила, впоследствии закончила художественное училище и архитектурный факультет ЛИСИ. Много лет она преподавала детям изобразительное искусство. Вернувшись из эвакуации в освобожденный Ленинград, девушка первым делом попыталась разыскать лучшего друга своего покойного брата – Толю. Но его уже не было в живых, как не было многих, кого Таня знала до начала блокады. 9 мая 1945 года 17-летняя Таня записала в дневнике: «Вот, только одна Таня может слушать (про) конец войны. А сколько людей не могут! (…)

Может, я немного боялась этого дня; я считала, что встретить его я должна, как-то серьёзно, что к этому времени должно что-нибудь произойти. (…) У меня не было радостного веселья, у меня была какая-то строгая радость. Я танцевала и пела, но мне (пожалуй) больше хотелось сказать людям что-нибудь такое, чтобы они стали бы сразу смелыми, честными, добросовестными и трудолюбивыми. Чтобы они поняли, что же в жизни есть хорошее, когда бывает действительно весело, а действительно бывает только тогда, когда ты сделал какое-нибудь трудное и благородное дело, и потом веселишься. Тогда веселье и счастье бывает настоящее».

Татьяна Вассоевич прожила долгую жизнь и умерла в январе 2012 года. Дневник блокадницы был издан ее сыном –доктором философских наук, руководителем Санкт-Петербургского регионального информационно-аналитического центра Российского института стратегических исследований (РИСИ) Андреем Леонидовичем Вассоевичем.

Юра Рябинкин, 16 лет

Фото: википедия / блокадная книга (1937 год)

Юра Рябинкин родился в Ленинграде 2 сентября 1925 года. Записывать все, что с ним происходит, он начал в первый же день войны – 22 июня 1941 года. Сына и его младшую сестру Иру мать воспитывала одна: отец ушел из семьи в 1933 году, женился повторно и уехал в Карелию. Мама Юры, Антонина Михайловна Рябинкина, была интеллигентной, начитанной женщиной, в 1941 году работала заведующей библиотечным фондом.

Когда началась война, Рябинкины решили остаться в Ленинграде. Это решение, как и для многих семей, стало для них фатальным. Осенью 1941 года Антонина посоветовала сыну поступить в военно-морскую спецшколу, чтобы в дальнейшем у него было больше шансов эвакуироваться, но Юра не прошел медкомиссию: у мальчика было плохое зрение и плеврит.

25 сентября 1941 года Юра сделал в дневнике следующую запись:

«Сегодня я окончательно решил, что мне делать. В спецшколу не иду. Получаю паспорт. Остаюсь в школьной команде. Прошу маму эвакуироваться, чтобы иметь возможность учиться. Пока езжу на окопы. Через год меня берут в ар­мию. Убьют не убьют. После войны иду в кораблестроительный институт или на исторический факультет. Попутно буду зарабатывать на физической работе сколько могу. Итак, долой политику колебаний! (…)

Мое решение – сильный удар для меня, но оно спасет и от другого, еще более сильного удара. А если смерть, увечье – то все равно. Но это-то именно и бу­дет, наверное, мне. Если увечье – покончу с собой, а смерть – двум им не бы­вать. Хорошо, очень хорошо, что у мамы еще есть Ира».

Как и в других блокадных дневниках, характер записей Юры постепенно меняется, и изменения эти, хоть и постепенны, но жутки: от первых переживаний войны и размышлений о планах на дальнейшую жизнь – к полному отчаянию и единственному желанию – поесть досыта.

«Сегодня придет мама, отнимет у меня хлебную Ирину карточку – ну ладно, пожертвую ее для Иры, пусть хоть она останется жива из всей этой адской (неразборчиво), а я уж как-нибудь… Лишь бы вырваться отсюда… Лишь бы вырваться… Какой я эгоист! Я очерствел, я… Кем я стал! Разве я похож на того, каким был 3 месяца назад?..», – писал Юра 28 ноября 1941 года.

8 января 1942 года Антонина Рябинкина с дочерью отправились в эвакуацию. Юре пришлось остаться: от голода и слабости он уже не мог ходить. Антонина и Ирина прибыли в Вологду 26 января, в тот же день мать Юры умерла прямо на вокзале от истощения. Ирину отправили в детприемник, позднее – в детский дом в деревне Никитская, откуда после победы ее забрала тетя. Судьба Юры так и осталась неизвестной. Последняя запись в его дневнике появилась 6 января 1942 года – за два дня до отъезда матери и сестры:

«Я совсем почти не могу ни ходить, ни работать. Почти полное отсутствие сил. Мама еле тоже ходит – я уж себе даже представить этого не могу, как она хо­дит. Теперь она часто меня бьет, ругает, кричит, с ней происходят бурные нерв­ные припадки, она не может вынести моего никудышного вида – вида сла­бого от недостатка сил, голодающего, измученного человека, который еле пере­двигается с места на место, мешает и «притворяется» больным и бессиль­ным. Но я ведь не симулирую свое бессилие. Нет! Это не притворство, силы… из меня уходят, уходят, плывут… А время тянется, тянется, и длинно, долго!.. О господи, что со мной происходит? И сейчас я, я, я…». На этом дневник обрывается.

«В пригороде практически сразу начался страшный голод»

Из воспоминаний Галины Николаевны Мерзико: «Мне исполнилось шесть лет накануне войны, 21 июня. В те времена детские сады вывозили за город на дачи. Помню, как нас с Валюшкой (сестрой) и другими детьми воспитатели рассаживали по вагонам, чтобы срочно отправить обратно в Ленинград. Везли ночью, и все уже понимали, что началась война: стоял грохот, доносились сирены. В предпоследний вагон нашего состава попала бомба. Когда, наконец, поезд прибыл на ленинградский перрон, мама сгребла нас в охапку и скорее отвезла домой.

Мама круглосуточно работала на заводе. Поэтому привезла свою 12-летнюю сестру, которую тоже звали Валя, чтобы смотреть за тремя детьми и отоваривать хлебные карточки. Потом свою маму с грудным братом Геночкой. В пригороде никаких карточек не было, и потому там практически сразу начался страшный голод. Наблюдались случаи людоедства. Однажды Валя пошла за хлебом и не вернулась. Мама подняла на поиски сотрудников на заводе, но безрезультатно. Всю оставшуюся жизни она после этого искала сестру, надеясь на чудо.

Один из снарядов однажды угодил в наш дом, и меня придавило стеной. Решили, что я погибла, приготовились хоронить, и вдруг я зашевелилась. На удивление осталась цела и невредима, только от удара по голове глаза сошлись к переносице. Потом один глаз выправился, а второй так и остался незрячим. Нас с Невского проспекта переселили на окраину города. Мама уже не могла ездить на завод: транспорт не ходил, а пешком не дойти. Она устроилась в воинскую часть. После работы вместе с другими женщинами ходила собирать лебеду. Иногда им выдавали сушеную картошку, зато воды было вдоволь, не знаю, где мама ее брала. С тех пор осталась привычка пить много воды. Осенью 1942 года нас с мамой эвакуировали. Баржу отправляли ночью. Очень было страшно, вдобавок пошел дождь, и всем раздали брезент накрыться. Так сумели проскочить на другой берег, где мы жили еще неделю в лесу. Вещей практически не было».

Детский вклад в освобождение Ленинграда от блокады. Ансамбль А.Е.Обранта

Во все времена нет большего горя, чем страдающий ребёнок. Блокадные дети — особая тема. Рано повзрослевшие, не по-детски серьёзные и мудрые они изо всех своих сил наравне со взрослыми приближали победу. Дети-герои, каждая судьба которых — горький отзвук тех страшных дней. Детский танцевальный ансамбль А.Е. Обранта — особая пронзительная нота блокадного города. В первую зиму блокады Ленинграда много детей было эвакуировано, но несмотря на это по разным причинам в городе оставалось ещё много детей. Дворец пионеров, расположенный в знаменитом Аничковом дворце, с началом войны перешёл на военное положение. Надо сказать, что за 3 года до начала войны на базе Дворца пионеров был создан Ансамбль песни и танца. В конце первой блокадной зимы оставшиеся педагоги пытались найти в осаждённом городе своих воспитанников, и из оставшихся в городе ребят балетмейстер А.Е.Обрант создал танцевальный коллектив. Страшно даже представить себе и сопоставить страшные блокадные дни и довоенные танцы! Но тем не менее ансамбль родился. Сначала ребят пришлось восстанавливать от истощения, только потом они смогли приступить к репетициям. Однако уже в марте 1942 года состоялось первое выступление коллектива. Бойцы, успевшие повидать многое, не могли сдержать слёз, глядя на этих мужественных детей. Помните, сколько длилась блокада Ленинграда? Так вот за это немалое время ансамбль дал около 3000 концертов. Где только не пришлось выступать ребятам: часто концерты приходилось заканчивать в бомбоубежище, так как по несколько раз за вечер выступления прерывались воздушными тревогами, бывало, юные танцоры выступали в нескольких километрах от передовой, а чтобы не привлекать врага лишним шумом, танцевали без музыки, а полы застилали сеном. Сильные духом, они поддерживали и вдохновляли наших солдат, вклад этого коллектива в освобождение города трудно переоценить. Позже ребята были награждены медалями «За оборону Ленинграда».

Внешний вид Ленинграда

Город разительно отличался от того, что был в августе. Везде следы осколков, множество домов с разрушенными фасадами, открывавшие квартиры как будто в разрезе: кое-где удерживались на остатках пола кровать или комод, на стенах висели часы или картины. Холодно, промозгло, мрачно. Клодтовы кони сняты. Юсуповский дворец поврежден. На Музее этнографии снизу доверху — огромная трещина. Шпили Адмиралтейства и Петропавловского собора — в темных футлярах, а купол Исаакия закрашен нейтральной краской для маскировки. В скверах закопаны зенитные пушки. Изредка с воем проносятся немецкие снаряды и рвутся вдали. Мерно стучит метроном. Ветер носит желтую листву, ветки, какие-то грязные бумажки… В городе царит мрачное настроение, хорошо выраженное в куплетах, несколько позже сочиненных ленинградской шпаной:

Однажды в Париже

Дуэль

Из истории РПЦ. Обер-прокуроры Святейшего Синода

По морям, по волнам

Николай бросил мать, и она вышла за другого. Её новый муж, Морозов Илья Иванович, стал для Юры и Светы хорошим отцом. Он был военным, его перевели служить на Чукотку. И уже оттуда в 1956 году Юрий поехал поступать в Ленинград. Поступил в ЛЭТИ – Ленинградский электротехнический институт, на радиотехнический факультет, но высшую математику не потянул, и его отчислили. Призвали служить на Тихоокеанский флот.

Цена корки хлеба. В блокадном Ленинграде она оставила свое детство
Подробнее

Служил на эскадренном миноносце «Неудержимый». Четыре года и один месяц ходил по морям, по волнам. Работал кочегаром, а на флоте эта профессия требует быть на «ты» со сложной автоматикой. Навыки эти пригодились, когда после службы устроился на железногорский Горно-химический комбинат. 41 год работал там, был старшим машинистом на котельной № 2 СТС, обеспечивал теплом промплощадку.

В Красноярске-26 Юрий нашёл свою вторую половинку. С Александрой Васильевной вместе они уже 43 года, вырастили трёх сыновей.