Антоний сурожский

«Научитесь быть»

Обсуждение духовных аспектов пожилого возраста — очень важный вопрос, о чем не раз упоминал Антоний Сурожский. «Научитесь быть» — это особая проповедь, раскрывающая для верующих понятия старости и проблемы, которые присущи этому возрасту.

Митрополит отмечал, что в старых или пожилых летах начинают выявляться те проблемы, которые таились в прошлом, присутствуют в настоящем и, возможно, появятся в будущем. Мы не должны закрывать глаза на свое прошлое, необходимо иметь смелость встретить его лицом к лицу. Болезненные, уродливые, неладные ситуации помогают нам обрести внутреннюю зрелость и наконец-то разрешить, развязать эти вопросы и стать по-настоящему свободными.

О великопостных евангельских чтениях

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Евангельские чтения в течение Великого поста меньше, чем когда-либо, являются случайностью. Евангелие читается за литургией в субботу и в воскресный день, и все чтения этих дней имеют общие черты.

Субботние Евангелия рассказывают нам о чудесах Христовых, совершенных в этот священный день и вызвавших негодование законников и ликующую благодарность и поклонение тех, которые душой и телом оказались помилованы Богом. Христос не совершал этих чудес ради вызова; в этом Его чудотворении заложен глубокий, радостный для нас смысл. Бог сотворил мир; создав его, Он почил от дел Своих. Всё, что надлежало Ему сделать, было сделано и совершено; остающееся Он предал человеку. И человек обманул Его ожидания, отпал от единства замысла с Богом и превратил мир, который должен был быть гармонией, красотой, сиянием славы Божией — в тот холодный, тусклый и жестокий мир, который мы знаем. И вот, из Своего Божественного покоя восстает Господь, становится человеком, входит в историю мира и воссоздает то, что надлежало создать человеку. Суббота говорит нам о том, что время Божие в каком-то отношении приостановлено, что теперь ответственность и творческий труд переданы нам, и имен­но как человек творит это дело спасения Христос…

Но в воскресный день, в день, когда мы вспоминаем, как Христос восстал из мертвых после Своего распятия, нам постоянно не только напоминается, но явлено в евангельских чтениях Его Божество. Как человек, Он вошел в труд человеческий; как Бог, Он его завершил этим восьмым днем, когда все ново, когда действительно уже теперь начинается вечность. Поэтому, вчитываясь в эти  евангельские рассказы, войдем вместе со Христом в творческий труд преображения мира, в который Он вошел по человечеству Своему, и последуем за Ним в ту славу Отчую, в которую Он нас зовет как Бог, зовет приобщиться не только Его человечеству, но вырасти в меру полного возраста Христова (Еф 4:13), приобщиться Его Божеству, так, чтобы исполнилось древнее обетование о том, что мы призваны быть богами по приобщению, и чтобы слово Иринея Лионского о том, что слава Божия — это человек, достигший полной своей меры, просияло радостью и торжеством.

Да совершится это, сколько возможно, подвигом, верностью, вдохновением в нас, и да будет для этого на нас благословение Господне. Аминь.

Великий пост, 1972 г.

Мы бросаемся в церковь в нужде, но что мы приносим из нее в мир

И что мы сделали из нашего богослужения? Мы приходим в храм, наслаждаемся службами, любим пение, мы восхищаемся тем, что происходит, — и всё. Разве — театр, куда приходят для собственного удовольствия, получить вдохновение, воодушевление, уйти домой в возвышенных чувствах? Нет, Церковь, понимаемая в богословских терминах, — это место встречи Бога и человека. Церковь — таинственное место этой встречи и общения, но также место, где Бог, ставший человеком, чтобы умереть за спасение мира, говорит нам: «А теперь иди в мир и принеси Благую весть…»

Если мы получили вдохновение, радость, надежду, новизну жизни, мы должны это нести тем, у кого нет всего этого, кто нуждается в этом, кто в отчаянии, сам не зная почему; кто голоден — тем дать пищу. В конце римо-католической мессы священник говорит: «Ite, missa est — Идите, служба окончилась». Это отпуст. Это не значит: «Можете идти домой, теперь вы свободны». Община отвечает на это: «Слава Богу», — но не в смысле: «А, кончилось!» Мы благодарим Бога за то, что Он посылает нас в мир. Французский писатель в замечательной книге «Святые идут в ад» переводит эти слова (хотя и неверно с точки зрения языка) так: «Идите, ваша миссия начинается».

Мы теряем Божие время, пока были на службе.

И еще одну вещь мы должны понять: церковь — не то, за что мы ее принимаем, не место прибежища. Мы бросаемся в церковь, когда у нас какая-то нужда, когда мы в беде. Мы идем к Богу, чтобы Он помог нам, покрыл, поддержал. Когда у нас радостное событие — крещение, брак, — мы спешим туда, чтобы Он дополнил Своим Божественным участием наше человеческое приношение. И в результате Бог — Тот, Кто всегда дополняет, дает, дает… Но что мы приносим в мир из того, что получили? Я говорю о себе и о всех нас, это касается каждого лично, но и всех нас в совокупности.

Литургия — действие всей Церкви. Что мы видим в православных церквах? Людей, которые очень часто не понимают, что происходит, потому что, когда они приходят в церковь, они никогда не дают себе труда заглянуть в текст и постараться понять, что нам передает служба. Разве мы приходим в церковь, исключив все праздные мысли, и даем в себе место уму Христову и благодати Святого Духа? Так часто, когда мы приходим в церковь, нас трогает то, чего там нет.

Вот пример: я помню пожилую женщину, которая говорила: «Как замечательно, что в православном богослужении все присутствуют, даже животные». — «Какие же там животные?!» — «Ну, как же, «я крокодила пред Тобою»…» [искаженное «яко кадило пред Тобою»]. Она говорила это с вдохновением. Может быть, то было самое главное, что ей передавала вечерня, — «она крокодила»; и это образ ее устремления к Богу. Это, может быть, очень крайний пример, но разве не может каждый из нас привести подобные примеры, когда что-то понято неверно в действиях, в пении, в том или другом.

И еще: мы приходим в церковь с опозданием, потому что нам так удобно. Подумайте: могли бы мы прийти на Тайную вечерю и сказать Христу: «Господи, я знал, что оно продлится долго, будет беседа, будут глупые вопросы других учеников, поэтому я пришел к еде…» Но мы делаем это, когда приходим поздно, хотя собираемся причаститься. Другие слушали, беседовали, Христос говорил, но мы пришли к трапезе. Это очень реально, это относится ко всем нам в том или ином отношении.

Пусть я все потеряю, но что-то дам этому человеку

И теперь я перехожу к предмету нашей беседы.

Где мы в этом отношении? Я получил пару писем, где говорилось: «Ваша беседа будет бессмысленна; нам так хорошо в Церкви, у нас богослужение, мы молимся, нам уютно с Богом, чего больше?..» Чего больше?! Христос сказал Своим ученикам: Я вас посылаю, как овец среди волков, Я посылаю вас во весь мир нести Благую весть — не наслаждаться ею, а поделиться ею…

Многие годы я чувствовал, что этот мой опыт в 14 лет столь драгоценен, что я не могу допустить, чтобы кто-нибудь его коснулся, приблизился к нему. Я создал заповедный сад, куда мог войти и быть с Богом и с этим опытом, — откуда все прочие были исключены…

Много лет спустя, когда 50 лет назад я стал священником в этой стране, я был приглашен выступить в числе прочих: была открытая встреча, дискуссия между двумя верующими и двумя неверующими. И каждый из нас, вернее, остальные трое выступали, а я сидел тихо, потому что очень плохо говорил по-английски и всякий раз, как открывал рот, возникало больше смущения, чем пользы. Но, когда те трое уже выступили, встал рабочий в глубине зала и сказал: «Я не понял ни слова из того, что говорили эти господа. Я хочу спросить вон того человека, который так чудно одет, в черное платье: почему он верит в Бога?»

И в тот момент я почувствовал, что передо мной абсолютно решающий выбор. Либо я скажу: «Потому что прочел Евангелие и там столько убедительных мест, я могу вам их привести» (хотя он, вероятно, слышал их в воскресной службе своей церкви, какая бы она ни была); либо я расскажу, что случилось. Но я чувствовал, что если расскажу это, то откроюсь, все отдам, ничего не останется от моей такой личной, интимной жизни с Богом. И я подумал: Господи, пусть я все потеряю, но что-то дам этому человеку… И я рассказал впервые всему собранию, но в частности этому человеку, что случилось со мной. Я не знаю, что с ним сталось, но в тот единственный раз я снес стену своего сада. И мне кажется, что к этому мы все и призваны.

Быть с Богом значит одновременно относиться ко всему творению так, как Он относится, — в меру собственных сил и способностей, конечно. Но если я говорю: мне все равно, что этот человек умирает от голода, — я в созерцательной молитве нахожусь… — нет, спасибо. Одно и другое должно соединиться; не заменить или как бы вытеснить одним другое, но любовь к Богу должна соединиться с заботливой любовью к тем, кого Он любит. Он жизнь Свою отдал за всех нас.

В одной из книг К.С.Льюиса есть место, где он говорит: когда неверующие встречают верующего, они должны были бы воскликнуть: «Что случилось? Статуя стала живым человеком!» Вы знаете, что такое статуя: она может быть прекрасна, но она — только камень или дерево; человек может быть очень непривлекателен, но, если он верующий, если он в общении с Богом, если он является храмом Святого Духа, люди, глядя на него, слушая его, должны бы сказать: «Мы видели, мы слышали то, чего никогда раньше не видели…» Вы помните место из Евангелия от Иоанна, где говорится, что слова Христа смутили окружавших Его людей. Они ушли от Него, и Он обратился к ученикам и сказал: «Не хотите ли и вы уйти?» И Петр, говоря от лица всех, ответил: «Куда мы уйдем? У Тебя глаголы жизни вечной…»

Но, если посмотреть в Евангелие, Христос нигде там не описывает вечную жизнь. Слова, которые произносил Христос, достигали самых глубин их души и пробуждали в них жизнь, вечную жизнь, которую Бог вложил в самую глубину их существа. И позже, когда им явился Христос, восставший из гроба, они стали новой тварью, иной, и потому им можно было поверить. То, что они возвещали, не укладывалось в философские выражения, богословские понятия, в слова земной мудрости; это было очень просто, примитивно по форме, но произносил это тот, кто сам был доказательством, что вечная жизнь пришла, что она внутри него и он делится ею. И они делились ею, и делились дорогой ценой.

Россия:

Каждая страна выбирает какое-нибудь выражение, которым она себя характеризует; но это выражение не обязательно описывает то, что есть на самом деле, а то, что является ее идеалом и устремленностью. Так, Франция себя называла La France tre s-chre tienne, немцы настаивали на Deutsche Treue, верности немецкой; Россия говорила постоянно о Святой Руси. А вот в какой мере она была свята и в какой – в борении, всецело ли она была устремлена к этому – и не осуществила своего осознанного призвания, мы можем видеть просто из русской истории: там на редкость сгущены и святость и ужас. Одна из коротких, ясных, ярких картин того, что бывало, это рассказ Лескова под названием “Чертогон”, где мы видим человека и верующего, и благочестивого, на которого находит действительно “черт знает что”, именно не в ругательном, а в прямом смысле. И тогда он беснуется и, перебесившись, вдруг возвращается к Богу – и обратно идет к прежнему. Это в общем для русской истории очень характерно, и все время постоянно красной нитью проходит.

Отдаем ли мы свою жизнь хоть кому-то

Платим ли мы какую-то цену? Мы не делимся, так что нам не за что и платить. Когда мы говорим с людьми, то ради того, чтобы исправить их богословские погрешности. Но идем ли мы к людям ценой собственной жизни? Ранние мученики убеждали своих мучителей тем, как они отдавали себя на смерть, свидетельствуя этим свою веру во Христа и в жизнь вечную. Я не хочу сказать, что мы должны отдавать жизнь в этом смысле, но отдаем ли мы свою жизнь хоть каким-то образом кому-либо? Я недавно приводил случай с женщиной, которая во время жестоких гонений в Риме бежит к месту мучений с маленьким ребенком. И кто-то из друзей язычников ей говорит: «Куда ты бежишь? Там убивают христиан, а ты бежишь туда с ребенком, он погибнет. Если ты готова на смерть, спаси хоть мальчика…» И мать ответила: «Неужели я лишу его чести и славы умереть за Христа?!» И они оба умерли мучениками.

От нас не требуется такой жертвы. Но я помню человека, который говорил о каких-то людях в своем окружении: они были неверующие, и в большом горе, и не знали, как быть. Я сказал: «Почему ты не поговоришь с ними о своей вере? Поделись с ними своей верой, помоги им в их страдании…» И он ответил: «О, нет! Я не могу! Я не хочу, чтобы кто-либо знал о моей потаенной жизни с Богом».

И так этот человек дал другим людям вокруг остаться мертвыми, лишь бы не снести стены своего тайного, заповедного сада. То, что я говорю, относится ко мне лично, потому что я порой колеблюсь открыть сердце и пойти на риск потерять всю жизнь, но не сомневаюсь, что это отчасти относится также и к вам. И я не оскорбляю вас — я просто знаю, я священник вот уже почти 50 лет, я изъездил всю страну, обращаясь к людям, и знаю, как люди реагируют: не выставляйте нас на люди, мы хотим тихо быть с Богом…

Фото: tatmitropolia.ru

В неделю перед Богоявлением

2 Тим 4:5–8; Мк 1:1–8

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

В одном из своих Посланий апостол Павел говорит, что все, содержащееся в Священном Писании, полезно и написано для нашего научения и просвещения (см. 2 Тим 3:16). И вот, сегодняшнее Евангелие в соединении с посланием Апостола к Тимофею дает нам образ того, как можно вчитываться в Священное Писание, как можно его осуществить и жить им. Образ великого Иоанна здесь переплетается с образом ученика павлова. И тот и другой услышали Божие слово не ухом, а сердцем, не слухом только, а всей способностью восприятия, и оба вышли на проповедь, и каждый из них это слово принес людям в его чистоте, не опороченным недостойной жизнью, а в сиянии красоты собственной жизни, в которой это слово было осуществлено; в чистоте еще и потому, что слово было передано так, как было получено — что и заповедует Павел своему ученику. При этой проповеди и в лице Крестителя (о котором мы сейчас вспоминаем, потому что грядет на нас день Крещения Господня), и в лице Тимофея, и в лице самого Павла осуществилось то же самое. Слово, которое они проповедовали, было так значительно, проповедь их была так велика, что сами они как бы исчезли в ее сиянии; слово заслонило говорящего; жизнь, которая была получаема через него, заставила жить и как бы забыть того, кто ее принес, пока не оказалось возможным с благодарным благоговением вернуться душой к нему.

Образ Иоанна велик тем, что слово, которое ему когда-то сказал Господь, он воспринял в душу, в жизнь; так воспринял, что стал только гласом, только голосом, через который это слово прозвучало и достигло до слуха всех. Павел тоже услышал слово и увидел видение, и весь ушел в это слово и в это видение. У него уже не осталось никакой жизни, кроме проповеди, кроме радости давать другим то, что он получил, благодаря чему сам ожил к вечной жизни; и к тому же он зовет Тимофея. Я, — говорит он, — сейчас умираю, а ты живешь; иди и проповедуй слово, чтобы другие тоже жили…

И всё, что случилось тогда, некогда, что повторялось в течение всей христианской истории, относится непосредственно и к нам. Мы тоже слышали это слово проповеди, слово евангельское, слово апостольское, слово молитвенное; и мы все когда-то от этого слова дрогнули, ожили, затрепетали радостью, надеждой. И все мы призваны это слово провести в жизнь, через всю нашу жизнь: сначала самой жизнью, живя достойно того, что открылось в нашей душе, живя достойно той глубины нашей души, в которой может говорить Господь; затем пронести это слово так, чтобы его услышали другие люди и тоже возрадовались, тоже вострепетали.

Но на этом пути, как на пути Павла и Тимофея, как на пути великого Иоанна и всех, стоит нечто, пугающее многих. По мере того, как растет Христос, по мере того, как слово делается жизнью, мы, говорящие это слово, должны отойти в сторону. Мы должны умаляться, должны стать прозрачными до такой степени, чтобы через нас лился Божественный свет — и никто не заметил бы нас, через кого этот свет проходит. Но, увы! мы слишком заметны. Мы собой заслоняем свет, мы его потемняем: ему придаем свои оттенки — бледные, серые, тусклые, — которых нет в этом лучезарном сиянии. Мы всегда заметны в этой проповеди слова и жизни; нам — каждому из нас — прежде всего надо учиться так жить, чтобы наша жизнь не отрицала правдивости Божиего слова, жить так, чтобы стать прозрачными, чтобы слово это ударяло человеческие души одной своей силой и сияло в человеческие жизни только своим сиянием. И тогда эти большие, дивные образы, которые мы находим в Новом и Ветхом Завете, станут для нас примером и станут для нас мерой, по которой мы можем жить.

Дай Бог, чтобы мы своей жизнью хоть для кого-нибудь — а сколько таких нуждающихся! — оказались предвозвестниками Христа, грядущего к ним встретить лично душу живую, жаждущую вечной жизни. Будем отходить, не будем заслонять собой идущего Христа.

Вот чему нас учит вся проповедь древности и великий образ Иоанна Крестителя, которого мы сейчас вспоминаем на грани приходящего праздника. Аминь.

16 января 1966 г.

Эмиграция

Детство Андрея прошло в Иране, где отец работал консулом, и в России. Но после революции 1917 года семье пришлось уехать в Европу, разделив эмигрантскую судьбу сотен тысяч русских семей, выброшенных из России новой властью.

После нескольких лет скитаний в 1923 году они осели во Франции, где он закончил рабочую школу на окраине Парижа. «Почему? Она была самая дешевая, во-первых, затем, единственная по тому времени вокруг Парижа и в самом Париже, где мне можно было быть живущим.».

Чтобы дети не утратили связи с Россией, не забыли язык и культуру страны, для мальчиков и девочек Парижа и других городов Франции создавались различные организации. Так, например, в 9 лет Андрей попал в скаутский лагерь организации, которая называлась «Молодая Россия».

Там мальчиков учили мужеству, выдержке и готовности к подвигам и правилам русского языка, грамматике. После распада «Молодой России» была организация «витязей», которая тогда начинала формироваться внутри Русского Студенческого Христианского Движения (РСХД). Отличиями РСХД от предыдущей организации были высокий культурный уровень и религиозность, — при организации был священник и церковь в лагере.

Андрей Блум (справа) и отец Георгий Шумкин в летнем лагере «Витязей» при РСХД. Из архива Фонда «Духовное наследие митрополита Антония Сурожского»

В 14 лет Андрей Блум, будучи атеистом, вдруг невольно услышал проповедь русского православного священника (отца Сергия Булгакова), приехавшего в летний лагерь РСХД,  чтобы встретиться с молодежью. То, что услышал юноша, претило собственным убеждениям: кротость, смирение, покорность — рабские чувства.

Чтобы раз и навсегда удостовериться в своей правоте, он решил прочесть Евангелие, выбрав самое короткое из всех, что были дома. Вот как вспоминает тот момент сам митрополит Антоний Блум:

«Как только я 14-летним мальчиком прочел Евангелие, я почувствовал, что никакой иной задачи не может быть в жизни, кроме как поделиться с другими той преображающей жизнь радостью, которая открылась мне в познании Бога и Христа.».

Митрополит Антоний Сурожский — биография

Митрополит Антоний Сурожский (в миру Андрей Борисович Блум), родился 19 июня 1914 года в Лозанне, в семье сотрудника российской дипломатической службы. После революции в России семья оказалась в эмиграции и после нескольких лет скитаний по Европе, в 1923 г. осела во Франции. Мальчик рос вне Церкви, но однажды подростком услышал беседу о христианстве видного богослова, который, однако, не умел говорить с мальчиками, выше всего ценившими мужество и военный строй.

После средней школы окончил биологический и медицинский факультеты Сорбонны. В 1931 году был посвящен в стихарь для служения в храме Трехсвятительского подворья, единственного тогда храма Московского Патриархата в Париже, и с этих ранних лет неизменно хранил каноническую верность Русской Патриаршей Церкви.

10 сентября 1939 г., перед уходом на фронт хирургом французской армии тайно принес монашеские обеты; в мантию с именем Антоний (в честь преп. Антония Киево-Печерского) был пострижен 16 апреля 1943 г., под Лазареву субботу; постриг совершал настоятель Подворья и духовник постригаемого архимандрит Афанасий (Нечаев).

Во время немецкой оккупации он был врачом в антифашистском подполье. После войны продолжал медицинскую практику до 1948 года, когда митрополит Серафим (Лукьянов, тогда Экзарх Московского Патриарха) призвал его к священству, рукоположил и направил на пастырское служение в Англию, духовным руководителем Православно-англиканского Содружества св. мч. Албания и преп. Сергия. С сентября 1950 г. он был настоятелем храмов св. ап. Филиппа и преп. Сергия в Лондоне. В 1957 г. он был хиротонисан во епископа Сергиевского, викария Экзарха Патриарха Московского в Западной Европе, а в 1962 г. назначен на вновь образованную на Британских островах, в рамках Западноевропейского Экзархата, Сурожскую епархию. В 1966 г. возведен в сан митрополита и утвержден в должности Экзарха в Западной Европе.

За годы служения Владыки Антония в Великобритании единственный приход, объединявший малочисленную группу эмигрантов из России, превратился в многонациональную епархию , канонически организованную, со своим уставом и многообразной деятельностью. Митрополит Антоний стал  широко известен не только в Великобритании, но и по всему миру как пастырь-проповедник; его постоянно приглашают выступать перед самой разнообразной аудиторией (включая радио- и телеаудиторию) с проповедью Евангелия, православного благовестия о живом духовном опыте Церкви.

Особенность творчества Владыки была в том, что он ничего не писал, его слово рождалось как устное обращение к слушателю, — не безликой толпе, а каждому человеку, нуждающемуся в живом слове о Живом Боге. Поэтому все изданное печатается по магнитофонным записям и сохраняет звучание этого живого слова.

Первые книги о молитве, о духовной жизни вышли на английском языке еще в 1960-ые годы и переведены на многие языки мира; одну из них (“Молитва и жизнь”) удалось опубликовать в Журнале Московской Патриархии в 1968 г.

В России слово Владыки звучало многие десятилетия благодаря религиозным передачам русской службы Би-би-си; его приезды в Россию становились значительным событием, магнитофонные записи и самиздатские сборники его проповедей (и бесед в узком кругу близких людей на частных квартирах), словно круги по воде, расходились далеко за пределы Москвы.

Кроме награды от Абердинского университета (1973г.), Митрополит Антоний — почетный доктор богословия факультетов Кембриджа (1996), а также Московской Духовной Академии (1983 — за совокупность научно-богословских проповеднических трудов). 24 сентября 1999 года Киевская Духовная академия присудила митрополиту Антонию Сурожскому степень доктора богословия honoris causa.

Митрополит Антоний скончался 04 августа 2003 года в Лондоне…

Богословские беседы

Беседы Антония Сурожского посвящены основным вопросам христианской жизни и веры. Исполненное пониманием и любовью пастырское слово не раз становилось настоящим спасением для людей, которые сталкивались с непреодолимыми преткновениями, неразрешимыми противоречиями. Преподобный умел врачевать мудростью и глубиной своих бесед.

Основные вопросы, которые охватывал священнослужитель, давали ответ на то, что значит быть христианином, как оставаться с Богом в современном мире. Митрополит делал упор на то, что человек — это друг и ученик Христов. Это значит верить в самих людей, начиная, прежде всего, с себя, продолжая всеми другими: чужими и ближними. В каждом человеке заключена частичка Господнего света, и она всегда остается в нём даже в самой кромешной тьме.

Притча о богаче и Лазаре 14 ноября 1965

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Слово Христово в сегодняшнем Евангельском чтении преизобильно исполнилось. Богатый взывал к Аврааму и говорил: “Пошли Лазаря в дом отца моего, чтобы он своим явлением спас от вечной погибели моих пятерых братьев”, и Авраам отвечал: “У них есть Моисей и пророки, пусть их послушают, ибо если они их не послушают, то даже если явится воскресший от мёртвых — не послушают его!”.

Разве это не случилось, разве не исполнилось это слово Господне? Но, увы, оно исполнилось больше всего на нас, христианах. Некто Иисус из Назарета, сын Марии, воскрес из гроба и проповедовал нам слово жизни, слова правды и истины, а кто из нас изменился душой? Перед кем открылась эта широкая жизнь? Перед теми святыми, имена которых мы принимаем, подвигу которых мы дивимся, но по стопам которых мы не следуем. Вот действительно, из мёртвых явился Свидетель, и мы, люди, Его не послушали, — мы не были готовы. И до сих пор, спустя столетия, мы не готовы. Быть готовыми, это значит следовать слову Воскресшего, это значит решиться исполнить всё, беспощадно по отношению к себе.

Закон, который зарождался в заповедях Моисеевых, который расцветал в словах пророческих — это закон любви. Но закон этот страшен человеку, потому что любить — это всегда значит перестать жить в себе и для себя. Любить — это значит стать лицом к лицу с необходимостью смерти. Не той смерти, которая в своё время приходит к каждому и милостиво уносит каждого, но другой смерти, для нас гораздо более страшной, когда человек соглашается для себя больше ничего не значить. Когда человек соглашается не жить уже собой и для себя, не сводить всё мироздание, каждого человека, каждое обстоятельство и событие к самому себе, когда он живёт в другом, когда другой ему дороже себя, дороже жизни, а в пределе — дороже и вечности. Ибо апостол Павел не побоялся по любви к своему народу просить, чтобы лучше ему быть отлучённым от Бога, чем его народу.

Свидетель воскрес из мёртвых: Тот, Кто проповедовал эту любовь и явил эту любовь жизнью и смертью, и вернулся подтвердить победу любви… А мы всё ещё не верим; мы даже не живём Моисеевым законом, который защищает другого от немощи нашей любви. Мы не живём словом пророческим, в котором ликует надежда, что придёт время, когда вымрет в человеке всякое себялюбие, всякое искание своего. Потому и евангельская любовь нам остаётся такой странной и непонятной — как можно любить? И, однако, эта любовь и есть вечная жизнь, и если кто её стяжал, ею живёт, в том эта жизнь живёт; и когда придёт нам время пройти в вечность вратами смерти, то мы войдём в родную, известную нам вечную жизнь. Но этой жизни у нас так мало — а иногда и совсем нет, — что нас пугают врата смерти и мы не понимаем, что из жизни в жизнь перейдём, из ограниченной, скудной, богоустремлённой жизни к Жизни, где — полнота её.

И потому мы не умеем любить Бога, что не научились любить человека. Вдумаемся в этот образ: до сих пор рядом с нами всегда есть Лазарь, который надеется, что с нашей трапезы упадёт крупица любви, но не получает её от нас. А мы до сих пор подобны богатому, которого в своё время люди возьмут и с торжеством погребут, тогда как Лазареву душу ангелы унесут в лоно Авраамово. Аминь.

Притча о сеятеле

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Есть в Евангелии место, где Христос нам говорит: Блюдитеся убо, како слышите (Лк 8:18), то есть: обратите внимание на то, как вы слышите слово, которое до вас доходит…

Нам всегда кажется, что мы слушаем, понимаем; но вот сегодня перед нами вновь, может быть, в сотый раз, читалась притча о сеятеле — и что? Она такая ясная, такая привычная; казалось бы, нам даже и не нужно ее вновь слышать, мы могли бы ее повторить, рассказать, объяснить. Но кто из нас может сказать, что он ею сколько-то живет? И вот тут слова Христовы: Наблюдайте, как вы слушаете слово Божие — не напрасны. Мы слышим и помним; слышим слухом и помним головной памятью. Но доходит ли это слово до нашего сердца? А вместе с этим, если не коснется до сердца живое слово, оно только прозвучит в нашей мысли и никакого плода не принесет.

Задумаемся над этим. Есть бесконечное количество евангельских отрывков, которые мы так любим, которые так прекрасны, которые мы так хорошо знаем, которые мы могли бы всякому рассказать и объяснить. Но не встанут ли они в какой-нибудь день — в день Судный — упреком перед нами, не потому что мы их не понимали, а потому именно, что понимали и все-таки нисколько не жили ими?

Сегодняшняя притча говорит именно об этом. Есть люди, у которых сердце глубокое, которое было глубоко вспахано — страданием и со-страданием, любовью и горем, до которого дошло сознание страшного одиночества человека, когда нет Бога в его жизни. И в такое сердце Божие слово падает, как семя, и принято бывает, словно доброй землей; глубоко оно заходит, пускает корни, оживает всем опытом жизни этого человека, питается всем — и страданием и радостью; и прорастает, и приносит плод. Но как мало таких слов принесли плод в жизни каждого из нас, в моей жизни и, вероятно, в вашей жизни. Сколько раз мы слышали живое слово Божие, которое нас всколыхнуло, взволновало; и через мгновение, еще до выхода из храма, нас уносит поток пустых мыслей, сплетен, болтовни — и мы опустошены, ничего не осталось. От ростка, который мог бы подняться и принести плод, не осталось ничего, потому что самое семя унесено ветром, как бурей, унесено чужим пустым словом — и нашим пустословием… А иногда удержалось это слово, как будто упало в трещину того камня, который мы несем в себе, который мы называем своим сердцем, своем сознанием. Оно удержалось и начинает всходить; но и тут недолго ему прожить, потому что корня ему не пустить в каменное, жестокое, холодное сердце. И умирает это слово. Как будто поднялось, и была надежда, что принесет плод — и ничего не осталось… А бывает и сердце глубокое, которое может семя принять. И у каждого из нас есть такое глубокое сердце — только мы даем ему зачерстветь, охладеть. И приходится жизни, людям, Богу это сердце как бы молотом дробить, чтобы хоть трещина образовалась, чтобы  под корой замерзлости, окаменелости проглянула земля, та плодородная земля, которая может принести плод…

Подумайте о словах Христовых: Блюдитеся убо… — задумайтесь над тем, как мы слышим: напрасно? себе в суд и в осуждение? или — в жизнь вечную?..

И как милосерд Христос! Он нам говорит, что некоторым — дано понять; некоторым — непонимаемое ими разъясняют, чтобы они поняли; а некоторым — не надо разъяснять, потому что если они поймут головой и отвергнут сердцем — какова будет их ответственность?! Иисус Христос поясняет: для таких говорится притчами, чтобы они слушали и не слышали — как бы от этого холодного, мертвого понимания ума, от такой мертвой головной веры человек не был осужден… Притча раскрывается перед нами в меру нашей открытости и понятливости. А понятливость — в сердце, не в голове; опытом жизни, кровью добывается понимание слов Божиих…

Вот подумаем, в течение всей этой недели станем думать о том — кто мы в этой притче? куда падает зерно? куда падает слово Христово? В терние, которое его заглушит, убьет, задушит? на камень, где оно взрастет и умрет от зноя и сухости? или при дороге, откуда унесет его ветер и где оно будет разнесено всеми хищниками жизни? или в сердце доброе?.. А если сердце наше не таково — поставим перед собой вопрос, как же этот камень раздробить, как в жизни вернуть охладевшее сердце… Аминь.

22 октября 1972 г.

Подготовка к печати Е. Майданович